Заводская рутина угнетала Иванова…

За стенами цеха шумела метель. Высокие окна, уходящие под потолок, заиндевели белой «сажей». Цех грохотал конвейером и станками, рабочие почти конвульсивно исполняли свой трудовой долг.

Утомленный Иванов, вспоминая съеденную во время ленинградской блокады семью, совершенно неожиданно наткнулся на брак.

- Блядь ебаная… - тихо произнес рабочий, склоняясь над порченной деталью: из сердца торчал ржавый гвоздь.

- Сука… - снова ругнулся озадаченный Иванов и направился за мастером цеха Платонычем…

Через пару минут оба с недоумением смотрели на бракованный орган.

- И чё это за хуйня? – спросил недовольный Платоныч.

- Да хуй его поймешь, начальник… - откровенно признался Иванов, теребя рукавицы цепкими пальцами. – Гляжу, а оно уже такое вот… Чё делать-то будем?

Мастер почесал небритую морду, сплюнул под ноги и строго произнес:

- Спишем, в пизду ее, хуйню эту, блядь. От греха подальше. Ты потом объясниловку накатаешь, на мое имя. Всё понял?

Иванов кивнул, надел рукавицы и, стыдливой украдкой смотря на удаляющегося Платоныча, выудил сердце с гвоздем из конвейерной ниши.

Уже подходя к мусорным бакам, он вдруг остановился и с какой-то странной тупостью в голове уставился на якобы непригодную деталь. Якобы… С хуяли непригодную?..

Решительно развернувшись, рабочий Иванов вернулся в цех. Помещение тонуло в зеленовато-красной дымке нездешних сумерек. Боги станка требовали трудовых жертв от простого народа.

Приблизившись к отделу «манекенов», Иванов убедился, что все коллеги ушли на быстрый перекур. Времени хватит.

Он подошел к будущему менту («манекен» был в фуражке и милицейской форме), расстегнул ему китель и всунул гвоздатое сердце в специальную емкость посередине груди. Полюбовался секунду-другую, затем вынул из кармана пенный усилитель и поспешно залил им бракованный орган. Теперь никто ничего не заметит. Можно оживлять…

Довольный Иванов вернулся на свое место у конвейера. Усталость чуть отступила, появилось желание продержаться до конца рабочего дня.

Иванов, конечно, не знал того, что (в принципе, по его вине) милиционер с испорченным сердцем через несколько лет станет серийным убийцей. И на его счету будет 12 жертв: невинных и честных мужчин, девушек и детей.

Сатана рассыпал на небе звезды… А Бог спокойно спал… Но Голод невозможно утолить… Он вечен, неизбежен… И человечество он не оставит никогда…

Думая об этих вещах где-то на самом конце коридора своего подсознания, Сапожник просто умирал с голодухи. Блокада длилась второй год. И никто уже не понимал, когда она закончится.

Кварталы качались, грозясь обрушиться на улицы и горожан кирпичной лавиной. Дома дрожали, как дистрофичные призраки. От голода рябило в глазах, шумело в голове, покалывало в сердце…

Пройдя под арку переулка, Сапожник вдруг насторожился и замер: живая быстра шла в его сторону, абсолютно не замечая его за мусорным баком. Наверное, хотела успеть обменять карточки на скудный провиант. Наивная.

Рыча на весь двор, Сапожник кинулся к женщине, живая закричала, пытаясь убежать, но нападавший настиг ее отчаянным прыжком, они повалились на стылый асфальт, Сапожник, брызгая гноем из носа и левой глазницы, ударил добычу затылком о землю, живая застонала (как будто в последнем оргазме) и замерла.

А Сапожник, чуть переведя дух, стал насыщаться…

Обглодав лицо минут за пять, Сапожник сорвал с жертвы пальто, давно изъеденное молью, и принялся откусывать мясо с предплечий, радостно чувствуя, что голод уходит…

Поедая еще теплую плоть живой, Сапожник почему-то явственно ощущал вкус пересоленного борща, яичницы с колбасой и курицы на гриле…

И в этот самый момент Сапожнику почему-то рубанули по шее. Проржавелое острие топора вошло в гнилую плоть наполовину, затем на голову обрушился ряд сильнейших ударов штакетиной, Сапожник зашипел, хрипло и надсадно, а через несколько последних мгновений его отрубленная голова покатилась по асфальту отчекрыженным бескровным кочаном.

Двое ленинградских подростков-охотников (Мишка и Лешка) стояли над обезглавленным трупом, пытаясь отдышаться. Один сжимал в руках верный топор. Второй держал штакетную биту.

- Охуенно мы его разъебохали! – сказал Мишка Алехин.

- Да, блядь… Круто получилось… - сказал Леха Михеев.

- А баба? Померла, что ли? – спросил Мишка Алехин.

- А тебе ли не по хуй? – спросил Леха Михеев.

Парни внимательно посмотрели на убитую женщину, которая не двигалась и не дышала. Тут же голова мертвеца раскрыла веки, механически стала вращать глазами и скалить пасть… Леха с привычной сноровкой схватил башку Сапожника за волосы и забросил напарнику в заплечный мешок. Отрубленные головы мертвых обычно сжигали на пустырях, предварительно отчитавшись перед начальником ячейки.

- Давай короче! Еще успеем пайку получить! – сказал Мишка Алехин.

- Не торопись. Всем хватит… - сказал Леха Михеев.

Оставив трупы в переулке (быть может, и они кому-нибудь сгодятся), охотники-подростки устремились вдаль по молчаливому проспекту…

Глава многострадального Ленинграда в это же время кушал «ромовых баб» (так повара между собой называли отрезанные сиськи комсомолок (подавшихся в проститутки от нужды), запеченные в месячных).

Он ел и наслаждался вкусом.

От Ученыча блатные хотели добиться лишь мата. Но он безмолвствовал, брезгливо и отреченно…

Безмолвствовал даже во время изнасилования, прижигания спины и затылка раскаленной ложкой, поедания крысиной башки под недовольным взглядом зэков и долгих ударов по яйцам…

Затем его заставили сожрать дерьмо одного из местных опущенных. Ученыч смолчал даже на это. А издевательства продолжались…

Ученычу кончали на лицо; регулярно поили мочой; обливали кипятком жопу…

Но когда пришла весточка про гибель Берии, Ученыч не стерпел.

Он вышел на центр хаты, как на сцену, приосанился и ко всеобщему изумлению заорал:

- Бляди, блядь, ебаные!.. Пидарасы, суки, мудаки!.. Ебать вас в рот, уроды, сука!.. Петушня, блядь, маразотная!.. Уёбки, на хуй, сраные!.. Гандоны, падла, блядь, с говном!.. Парашники ебучие!.. Пиздопадлы ссученные!.. Ебал я ваших сраных, блядь, мамаш без гандона, сука, гандоны!.. Мудаки пидарасные, на хуй идите, блядь!..

Блатные, оскорбленные такими словами до глубины души, еще долго жрали плохо прожаренную печень Ученыча. А голову сорвавшегося бедолаги (как и умело расчлененное тело после сильнейшего избиения) утопили в параше…

Примерно через сорок дней Ученыч начал приходить к блатным во снах. А некоторым даже являться «вживую» (темным силуэтом в углу камеры, очертанием лица в той же самой параше и глазами из зеркала в душевой).

После таких встреч воры в законе вели себя неадекватно: один неожиданно набежал на ружья охраны (его застрелили во время прогулки); другой блатарь зачем-то задразнил сразу двух вертухайских овчарок (озверевшие псины загрызли мужика в два счета, оставив труп без головы, левой руки и члена); третий обварился в кипящем борще на пищеблоке; четвертый зашкварился, целуясь взасос с «петухами» (его порешили прямо на сходке, даже не дав хоть как-то оправдаться); еще один ворище сел жопой на кирку (острие вышло чуть выше пупка); про остальные случаи уж лучше вовсе умолчать…

Блатные (да и большинство прочих зэков) стали бояться спать. Начальник лагеря, став пить больше прежнего, застрелился, боясь поехать по этапу за подрывную деятельность против страны Советов.

А Ученыч еще долго появлялся в самых темных углах тюряги (неизменно улыбаясь и сверкая очками)…

«Начали мы, значит, внимчиво друг другу надрачивать… Затем пофильдеперились чуточка… И тут-то я ВИЧару насмаркал… Неизболевшися, ушмыркал в гаражняк… Кентурики меня прям сразу кишкодером угостили… Ниндзячимся, значится, по-черному, а тут бабулька дряблая в мозги напахивать всем стала… Ну я ее и кулькнул… А дальше и бухиловасть закончилась… Так надо ж в рыгалеточку трупешить, подхлебаться… И всукнулись нам по пути отмазные зигёры… Всем уебать не получилось, что как бы обидняво… А дальше уж и до ментосов мы дожопкались, что как бы обидняво еще больше… Зажумкали нас колясным ходом, дотрясли, когда вываливать стали, коряшка мой одному на китель блевать начал… Ему по почкам, по еблу… А я на шумяке и сгрёбся за околочку… Ну грамотно убёг, тут ничего не втыкнешь… И уж кислоточку я глотонул тогда... А жополюги набежали уж тогда... Я в кислованночку заплюнулся и переждал... Чертушечки куда-то подевались сами... Ну вылез на метрохе, ветрохай одежу шевелит... Дальше шлепаю: скопыченный в овраге за универмагом, перебрал, бывает… Я хлопнул у него котлы, «кирпичики» и «фиолетку», хорошие, но мятые бумажки, скажу всё, не тая… От кумаров размуськался у барынчиков местных, клеевые, кстати, кореша да клёвые, бывает… Они там бабёху тыркали, немного без обоюдки… Поразвлекались, да… Блядошичка с рассветом ускользнулась, стукнула, морозька… Нас в ментовку, затем к вам… Колорить начали нехило, ребро мне колонули, гниды… Вот и решихнулся я тогда с вами сотрудничать, гражданин начальник…

Дата… Подпись: Александр Самуилович Ветров».

Прочитав всё это, недовольный следователь яростно скомкал листок и резко бросил его в морду подследственного грозным «снежком». Ветров скорбно понурился, уставившись в столешницу, усыпанную засохшими пятнами крови.

- Ты охуел, что ли, мудак?! – рявкнул следак на Саню. – Совсем уже ебанулся… Переписывай, блядь, всё по новой!

Егор Скоба, поправив фуражку офицера НКВД и перезарядив наган привычными движениями (на это потребовалась очередная Вечность, но Егор, конечно же, справился), приблизился к следующему несчастному, чеканя твердый шаг кирзачами по грязи. Тщедушный лагерный капо в давно обосраном белье трясся под порывами ветра.

Скоба равнодушно взвел курок, наставил дуло пистолета в сторону затылка приговоренного и провалился в болото крови, где жуткие пиявки-пули полезли под его мундир, фуражку и веки…

Скоба распахнул глаза: сон кончился (опять херня про то, что он НКВДшник). И началась привычная судьбина зэка: сейчас погонят корчевать пеньки, таскать камни, мыть золото для советской элиты и добывать руду из черной хтони.

В честь какой-то там очередной важной даты раздали праздничную пайку: мороженный кусок селедки, почти не плесневелый хлеб и недоваренную картофелину каждому.

Барачный полудурок Жопоглот опять полез есть жопой (почти безрукий и безногий, «обрубок», он не всегда так делал, но в этот раз никак не смог отказать себе в удовольствии). Смотреть на это было жутко, но почему-то даже привычно…

Вышли на работу в каком-то предвкушении быстрых расстрелов, переохлаждения и смерти генсека (впрочем, эти мечты, как всегда, оставались мечтами). Слякотная весна обрушилась на Колыму кратким поцелуем. На сопках таял снег. Усталые лесные птицы вяло пытались петь, но получалось явно плохо…

Ближе к обеду выдался перерыв, избавительный и неожиданный, как пуля в затылок возле виселицы. Зэки обессилено уселись кто куда, большинство сгрудилось возле входа в забой. Вертухаи сурово курили неподалеку. Егор привалился к стылой сосне, дышал судорожно и натужно (будто перед инсультом), сидя на корточках. Старый вор-авторитет Сова, тихо приблизившись, мягко глянул и с молчаливой улыбкой передал Скобе газету (желтый жалкий обрывок, непонятно как попавший в здешние места).

- Почитай, паря, развейся… - посоветовал Сова, удалившись в ближайший ельник. Охранники будто не замечали старого авторитета.

Егор с послушной благодарностью взял газету, устало глянул на яркое солнце (то ли готовое развалиться на части, то ли просто погаснуть в любой момент) и начал читать…

Рубрика «Их нравы»:

Новомодная порнозвезда Лаура Ангелова обожает ебаться в задницу! Сама Лаура из братской республики Чехословакия! У этой статной брюнетки очень чувственный рот, красивые глаза, аппетитные груди и просто шикарная задница, исключительно благодаря которой Ангелова и попала в порноиндустрию! Отечественные зрители (то есть – мы с вами) могли видеть ее в следующих кинолентах: «еБалтика и секс на пляже», «Блевотина спермой на первом свидании», «Клитор ангела», «Жопа, танки и весна», «Сиськи вверх!», «Клеопатра местного уезда», «Проститутка на бензоколонке» и «Пламенные губы» (кстати, за эту картину она была премирована званием лучшая минетчица года)! Хочется пожелать начинающей порноактрисе дальнейших успехов в развитии ее, надеемся, блестящей карьеры!

Статья «Страна должна знать своего героя»:

Корреспондент Алексеев: Как именно вы попали на эту должность?

Палач Павлов: Да сразу после армии. Просто повезло… Я и во время службы уже несколько человек угрохал. Ну, там, лопатой, руками, ногами… Нож с пищеблока пригодился неплохо. Был опыт, в общем.

Корреспондент Алексеев: А где сложнее всего приходилось работать?

Палач Павлов: Да много где… На юге Украины шлепали хохлов. Пока заловишь по местным полесьям – упаришься весь… На северах в расход пускали чукчей всяких. Холод, не комфортно. Перчатки к пистолету примерзают… Бывали чурки в ближней Азии. Песок, ужасная жара… Катынь, проклятая, опять же…

Корреспондент Алексеев: Удобней левой рукой приговор исполнять или правой?

Палач Павлов: Когда как… Был у меня, кстати, случай. Сразу двоих политических пришлось одновременно хлопнуть. Напарника по той тюрьме в КГБ упекли временно. Обед скоро, не было времени по одному кончать… В общем, дали сразу пару маузеров. Один в левую, другой в правую. Ничего, справился… Затылок, главное, взглядом правильно ухватить.

Корреспондент Алексеев: А со знаменитостями страны Советов приходилось дело иметь?

Палач Павлов: Был один. На Францию, вроде бы, шпионил… Но про это пока двадцать лет говорить нельзя.

Корреспондент Алексеев: Если не секрет, сколько вы зарабатываете?

Палач Павлов: Оклад хороший, на жизнь хватает… В прошлом месяце новый забор на даче поставил, премию получив. Супруга довольна. Спасибо начальству. Льготы опять же... Нормально живем.

Корреспондент Алексеев: У вас есть хобби?

Палач Павлов: Чтение. Труды Ленина читаю. На главные наши газеты подписан. Журналы, правда, не люблю. Там иностранщины много…

Корреспондент Алексеев: И последний вопрос: вы в Бога верите?

Палач Павлов: А зачем? Он мне орден за заслуги перед отечеством вряд ли даст.

Рубрика «Нарочно не придумаешь»:

Группа молодых людей из Уральского Политеха наивно направились в горы…

Несколько парней и девушек шли в поход, надеясь на самый лучший исход…

Наивные…

По наитию рассчитывая на что-то хорошее, к примеру, провести ряд запрещенных опытов по использованию запрещенных военно-научных разработок, группа молодых девушек и парней из Уральского Политеха более чем наивно решились осуществить задуманное нашей великой партией…

Сразу скажем, что получилось не всё…

К примеру, так и не удался запланированный вызов Снежных Людей и Белоглазой Чуди...

Также не получился призыв дружественных инопланетных пришельцев (возможно, из-за политических разногласий)…

Так и не сумев справиться с поставленной партией задачей, группа решила спокойно лечь спать…

Наивные…

Судя по секретному рапорту работника спецслужб, запрещенному до появления особых предписаний, группа молодых советских студентов, пытаясь провести запрещенные опыты в Уральских горах по вызову всякой нечисти, совершенно случайно подверглась испытанию запрещенного оружия, направленного на почти полностью частичное уничтожение всего живого за счет запрещенного ультразвука, инопланетных пришельцев и советских спецслужб…

Как подтвердили официальные свидетели трагедии: все студенты умерли ужасной смертью во благо партии…

Уральский Политех понес статистические убытки, но ущерб был сразу же возмещен (в главный корпус завезли два новых холодильника для опытных реагентов и рояль, на котором однажды играл лауреат международной премии)…

Вот так замечательно и закончилась эта история…

Статья «Дело рук утопающих»:

В это суровое время, в этот суровый час, Асмат сделал свой суровый выбор… Боцмана, спящего у штурвала, он прирезал первым. Прирезал молча, без истерик и пафосных заявлений. Просто очень хотелось есть…

Боцман еще три минуты хрюкал от удара рыбацким крюком по горлу, а после стал свиньей для шашлыка на Первое мая. Праздник весны и Отеческой скорби по павшим в полях сражений. Мы помним каждого героя, уж будьте уверены…

Команда не стала отказывать себе в удовольствии. Человечина всегда хороша… В ней максимальное содержание самых полезных веществ. Об этом говорят лучшие врачебные умы нашей страны…

В итоге, дня через четыре (когда труп боцмана обглодали уже до костей) суровый Асмат прикончил сразу двоих: одного забил молотком в гальюне (говна и крови было много); второго задушил, пока тот спал… Но ели снова с удовольствием.

Спустя еще неделю скитаний по океану, Асмат добил и догрыз оставшихся товарищей. Самый младший матросик сквозь слезы (что удивляло на такой жаре и последствиях многодневного обезвоживания) напоследок умолял его не убивать.

Проломив парню череп, Асмат Зигулин трахнул труп товарища, затем слил его кровь в проржавевшее ведро и утолял свою жажду последующие два дня… После чего на баркас с Асматом наткнулась тихоокеанская шхуна. Терпящего бедствие гражданина СССР спасли австралийские матросы. Слава героям!

Впрочем, оказалось, что добрые и заботливые австралийцы, откармливающие Зигулина всю следующую неделю, не собирались возвращать его в родной порт… Шхуна пришла на остров Пасхи.

Растерянного Асмата, связали и вытащили на берег. Затем обмазали ему лицо дерьмом тасманского дьявола, заранее припасенное и смешанное с экстрактом из орхидей, а уж потом подвесили над костром...

Зигулин истошно орал пока не потерял сознание и не зажарился живьем... Австралийские моряки, тоже оказавшиеся каннибалами, правда, с гораздо более долгим стажем в поедании человечины, обглодали кости Асмата на третий день трапезы... Затем погрузились на свою шхуну и отбыли на поиски новых приключений. И новой еды.

Слава героям!

Егор дочитал под самый крик старшего вертухая:

- За работу, ебаные твари! - почти истерично пронеслось по тайге. Зэки (тихо кряхтя и вздыхая) неохотно полезли в забой.

Скоба аккуратно свернул обрывок газеты и спрятал в карман фуфайки (как-никак пригодится для самокруток). Еще раз поглядев на холодное солнце, тоже жутко изможденное (но при этом какое-то самодовольно злобное, будто обрадованное мучением людей), Егор послушно полез в забой за остальными...

Поезд едет. Летят пули.

По евреям. Не промажет «Шмайсер».

Офицеры и солдаты. Заключенные и трупы.

Вот еще кудрявых в печку. Едкий дым, вонючий пепел.

До концлагеря б добраться. Будет там горячий ужин.

Истощенные евреи про еду вообще забыли. Смерть господствует в вагонах.

Вдоль железки и на шпалах разлагаются останки. И воронам есть довольство.

Вдоволь «Шмайсер» настрелялся. Солнце в голубых глазах солдата.

Снова порция для топки. Машинисту радость сердца.

Офицеры шнапс открыли. Стало хорошо мужчинам.

Для насилья неугодных замечательное время. Исключительно на благо Рейха.

Черный дым марает солнце. И коричневые рельсы.

Самый главный комендант явно будет всем доволен. Кости, кожа, украшенья.

Поезд едет…

Над лагерем свирепствовал ветер... Стены барака, казалось, хотели уйти вместе с ним как можно дальше. Но, естественно, не могли...

Корнея разбудил не ветер и не шум непогоды снаружи. Силковский потер усталые глаза, сел на нарах, подполз к самому краю и увидел, как дядя Марик и еще человек шесть совершали обряд...

За несколько месяцев (или лет) пребывания в лагере евреи собрали много земли: остатки из рабочих тачек, грязь с башмаков, комья с грядок «мертвых деревьев» и песка для их посадки...

Дядя Марик делал голема. Выглядело это так, будто несколько мужиков, изможденных жизнью, пытались создать свою последнюю надежду. Карателя из грязи...

Корней медленно слез вниз (сейчас его место располагалось на втором ярусе), еще раз огляделся (остальные его товарищи по несчастью продолжали спать почти смертельным сном), затем прошаркал до места проведения обряда: полутемный полу-закуток по центру барака.

Дядя Марик, чуть закатив глаза, произносил заклятья на иврите. Другие дядьки помогали ему лепить какое-то подобие человеческой фигуры (получалось некое существо: черное, грязное, страшное и могучее).

Голем не был высоким. Но Корней сразу увидел в нем силу. И эта сила могла спасти всех.

Дядя Марик внезапно замолк, вложил в пасть «глиняному» еврейскую звезду (у многих они еще висели на робах), а уже после, заметив Силковского, устало улыбнулся (впрочем, не скрывая радость). Оживший голем тоже улыбался. Корней увидел черный оскал клыков: острые зубы мстителя хотели рвать нацистскую плоть.