Над лагерем начался ливень... Голем уверенным шагом покинул барак и, наливаясь силой с каждым шлепком по грязи, приближался к шумной казарме надзирателей. Корней, заклинатель дядя Марик и все сопричастные внимательно следили за грозной поступью мстителя, который почему-то стал выше примерно на метр.

Генрих, выйдя покурить после изнасилования очередной еврейской девочки (которую уже закопали возле собачьих будок), внезапно разглядел какого-то гиганта, идущего под проливным дождем явно в его сторону. Гигант неотвратимо приближался...

Когда голем приблизился вплотную, то сперва оторвал Генриху руку с дымящейся сигаретой (табак был добротный, курился даже под дождем), потом подхватил Генриха своими жуткими ручищами, поднес его лицо к своей морде, прислонил песочную пасть совсем близко к раззявленному рту нациста и заблевал его легкие могильной грязью.

Тело Генриха шлепнулось в ближайшую лужу. А голем тяжелой поступью подошел к двери казармы, за которой радостно шумели фашисты (видимо, празднуя день рождения Гитлера, либо годовщину пришествия Гитлера к власти и становление Третьего Рейха), рывком сорвал дверь с петель и зашел в наступившую тишину...

Рядом с Корнеем на выходе из темноты барака начали появляться проснувшиеся заключенные (дядя Марик успел разбудить почти всех). Измученные евреи стояли под проливным дождем и с недоумением смотрели на окна фашистской казармы, в которой голем убивал «людей». До слуха Силковского доносились матерные крики на немецком, истошные вопли умирающих, дребезг посуды, треск мебели и костей...

Минуты через две грозный инструмент еврейской мести вышел под грозовое небо. Ночь закипела ливнем еще сильней...

Из дальней казармы (она располагалась прямо у ворот концлагеря) выбежали несколько заспанных фрицев с автоматами. Увидев гиганта из окровавленной грязи, идущего к ним, немцы открыли огонь. Беспорядочный и бесполезный. Пули делали голема только больше, прибавляя массы и мощи с каждым попаданием...

Слушая вопли вертухаев, разрываемых на части «нечестивым» чудовищем, Корней поверил, что у них (измученных и полумертвых заключенных) получится сбежать из этого Ада. Закончив с охраной, голем разломал ворота лагеря, совсем не боясь пропущенного через них тока, намотал на руки клочья колючей проволоки и на удивление быстрой поступью направился в сторону дома коменданта (где уже зажегся тревожный свет в окнах)...

- Бежим, дядя Марик?.. - неуверенно спросил Корней у старика-заклинателя. Тот улыбнулся и сказал:

- Конечно, бежим, молодой человек...

И все побежали ливень тяжелыми каплями бил по телам концлагерная грязь лизала голые ноги и худые ботинки ворота были всё ближе и ближе другие бараки тоже стали пустеть кто как мог выбирался на волю Силковский заметил одного мужчину несущего на загривке совершенно бледную девочку ее глаза были закрыты не факт что она вообще была жива Корней бежал дядя Марик держался где-то рядом все заключенные поскальзываясь но поднимаясь продолжали массовый побег помогая совсем немощным идти к раскуроченным воротам...

Овчарки-людоеды натужно выли в своих будках. Полночный ливень стал стихать. Евреи покидали концлагерь...

Выбегая из ограды, Корней услышал выстрелы, обернулся на звук (это обмочившийся комендант стрелял в голема, ворвавшегося в его особняк). Силковский остановился, решив посмотреть, чем всё закончится. Мимо бежали люди...

Примерно через минуту стекло балкона спальни коменданта взорвалось сотней острых осколков, окрашенных кровью. И на ухоженный газон перед роскошной дверью из красного дерева рухнул верещащий обрубок тела. Голем оторвал начальнику концлагеря руки и ноги. Изувеченный нацист орал во всю глотку, наверное, призывая быструю смерть...

Выйдя из комендантского дома неспешной походкой (в чем-то даже величественной, как показалось Корнею), разбухший от крови еще сильней, голем склонился над скулящим комендантом, сверкнул янтарным светом глаз и «забетонировал» голову нациста грязью, обильно наблевав ему на лицо.

Герр комендант (лично убивший несколько сотен заключенных; изнасиловавший множество женщин и даже детей; с огромной радостью пытавший своих товарищей из числа стран-соучастников, заподозренных в измене Третьему Рейху) судорожно задыхался, дрыгаясь и извиваясь, как кусок ковра с трупом диктатора внутри. Заслуженная казнь закончилась. Но Силковский продолжал смотреть...

Тучи над опустевшим лагерем развеял ветер. Какой-то особенный ветер. Под половиной луны голем еврейской мести как будто успокоился, вздохнул и потряс усыхающей на глазах головой (лагерная пыль упала ему под ноги). Корней увидел, как голем стал терять свою форму: порывы ветра развеяли его торс, подхватили песок рук и ног, суставы и хрящи из глины (и желтую звезду Давида, очищая ее от налипшей грязи), а затем остатки мстителя превратились в небольшой смерч, который сорвался в ночное небо...

На сырой земле концлагеря остались лежать окровавленные клочья «колючки».

Звезды искрились мякотью осколков неявной Вечности. Месяц одобряюще улыбался. Силковский повернулся в сторону леса и побежал за остальными своими собратьями по нежданной свободе...

Те, кто хотел спастись

Пробуют не подавиться мацой

Те, кто остались – уже подавились

И даже драуги не спаслись (хоть и пытались из последних сил)

А смерть старухой всем явилась (под бесконечным звездным ядом)

Осколками костей ее замытый взгляд

Не оставляет больше сожалений

И плоть, наполненная болью

Всё скачет, словно бледный конь, по ядерному полю

Где мины, мины, мины в ряд

Но мылоКо из спермы обновлений (газированной кровью задымясь)

Мацой останется (священной)

Об этом только на погосте говорят

Голем опять сожрет приказы

И станет в сотни раз сильней

Нас всех убьют, конечно, сразу

Но слезной крови за меня не лей

Ее прольет товарищ Сталин…

И бледный конь умрет.

И вот товарищ комиссар начал кончать ей на лицо… Комсомолка Таня, загремевшая в ИстЛаг по доносу соседки из коммуналки, с горестной доблестью принимала сперму тщедушного уродца в форме, сгорбившегося над ней и надсадно дышащего каким-то совершенно неземным перегаром (как будто из могилы инопланетянина выползло привидение гигантской сколопендры и насрало у входа в склеп семейства Франкенштейн)…

Комиссар закончил кончать.

Таня вдруг почувствовала жуткое жжение: ее лицо, облитое спермой комиссара, стало плавиться, как похоронная свеча в склепе… Перед глазами поплыло (еще секунду-другую – и Таня перестала видеть довольную морду того урода, который обкончал ее своей кислотной спермой).

Товарищ комиссар разогнулся, мощно выдохнул и радостно захохотал, глядя на катающуюся по полу кабинета девушку. Она визжала, а он смеялся. Ей было смертельно больно, ему – привычно хорошо…

Примерно через пару минут Таня Водопьянова, личный номер ЗК 234715, перестала шевелиться. Товарищ комиссар приблизился к мертвой мученице и спокойно вгляделся в остатки ее лица: перекошенные челюсти с подгнившими от лагерной жизни зубами; пустой провал носа, похожий на колодец в Никуда; расплавленные глаза, стекшие по стенкам скул, и свалявшиеся грязно-русые пряди волос, напоминавшие драную сеть для рыбы…

И тут комиссару почему-то вспомнилась мать, дряхлая, никчемная идиотка, постоянно по пьяни пересказывающая историю про то, как ее изнасиловал взвод белогвардейцев в знойной степи где-то под Крымом…

Товарищ комиссар перестал улыбаться и сплюнул в пустоту. После предупредительного стука в дверь на пороге кабинета появился его помощник – капитан Страхин. Он вопросительно посмотрел на комиссара.

- Всё, Витя, можешь уносить, - объявил начальник свою волю. – С этой я закончил. Давай следующую…

Должность должника была нелегка…

Но Иванов справлялся с ней исправно.

И приходилось ему «стучать» на соседей по дому. А точнее – Иванов собирал их сновидения. Специальный прибор, выданный НКВД, изобретенный в передовом НИИ по согласовке с гэбистами, хранился на рассохшихся антресолях в халупе Иванова. Когда приходило время (обычно ближе к трем часам утра) «собиратель сновидений», в неизменной майке-алкашке, трикошках и стоптанных тапочках, включал его в розетку на кухне, смотрел в миниатюрный экранчик на корпусе пристальным взором красных от недосыпа глаз, запоминал многое из увиденного, а затем конспектировал самое нужное…

Принимаемый сигнал мозговых волн спящих пролетарским сном соседей периодически выдавал довольно интересные моменты:

К примеру, рабочий местного завода по фамилии Мишин (квартира номер семь) во сне представлял себя невероятным гигантом высотой с семиэтажный дом. Ноги из красного кирпича, всегда готовые крушить, руки-трубы из нержавеющей стали, всегда готовые душить, бетонная спина почти без трещин, ужасная башка навроде танка с проржавевшей башней и член-торпеда с ядерной боеголовкой на конце…

Тетя Надя из пятой квартиры грезила о ебле сразу с пятью хачами, которые «сняли» ее в качестве элитной проститутки в лучшем ресторане города Сочи… Захлебываясь спермой, полупьяная Надин (жестко оттраханная в задницу очередным «ухажером») счастливо просыпалась уже в другой сон, в котором спасала самого товарища Сталина в качестве развратной медсестры. Затем ее обычно расстреливала рота голых солдат…

Мальчик Сережка (из десятой «хаты») писал во сне сочинение про злобу и доброту: почему пьяный папа не может перестать бить маму по лицу, и зачем всё это вообще происходит? Зачем мальчишки из школы набили ему портфель собачьими какашками? Почему самая красивая одноклассница Таня совсем не обращает на него внимания? И зачем другие девочки стянули на физкультуре с него трусы и шорты? Чтобы посмеяться, что ли? И почему вообще существует школа, тюрьма и ГУЛАГ?..

Молодой парень Витька Андреев (из тринадцатой) видел во сне зеленые звезды мягких небес; встречал чернявую деву в коридоре бледности; ощущал мороз болотных огней: они кричали про вечность; смотрел на скитания застрявших душ в астрале; гигантская гусеница ползла через ночное небо без луны; красивые старухи пряли что-то снежное или осеннее; дьявол, читавший Библию, слабо улыбался виршам; туман из темноты тихо скрывался во мрак; небеса ощущали мягкий мороз; старухи кричали про вечность; в астрале скиталась осенняя гусеница; чернявую обложку Библии сжимала бледная рука…

Уставший Иванов, записав всё самое важно, под утро отваливался спать. И ничего ему не снилось…

Долг перед Родиной закончился для Иванова плачевно.

Его обвинили в измене и шпионаже (возможно, даже по доносу). Изнасиловали восемь раз за время скорого следствия, а затем убили выстрелом в затылок в холодном коридоре на заре.

Машину для считывания сновидений, конечно же, забрали в спецотдел НКВД.

В тот самый момент, когда колымские просторы пригласили птиц; в тот самый момент, когда зимородки запели робким голосом песни свиданий; в тот самый момент, когда шаманские костры погасли, а шатуны-медведи обглодали последнее мясо с костей убитых людей; в тот самый момент, когда Великую Железную Дорогу стали «увлажнять» трупами заключенных; в тот самый момент, когда смерть стала снегом (в очередной раз); в тот самый момент, когда генеральный секретарь оттяпал суховатой рукой отрывной календарь с началом марта у себя на даче; в тот самый момент, когда Егор Скоба пошел вешаться за покосившийся барак, совсем невидимый для вертухаев (там как раз была удобная балка, как будто специально торчавшая здесь); в тот самый момент и прилетел «нездешний ветер»…

Смерч, совершенно невозможный в этих широтах, завертелся жуткой юлой, разломал проржавевшие ворота и хищно ворвался в лагерь…

Егор (как будто бы случайно) вылез из петли, услышав страшный шум снаружи, и медленно вышел из полутьмы на серый свет. Скоба увидел, как желто-черная воронка смерча (откуда-то взявшегося здесь) разваливает на части вышку вертухаев с дальнего угла территории: двоих охранников, кричащих от ужаса и боли, вращало в сухом воздухе (при этом разрывая их сухожилья, дробя кости)… Через несколько секунд «обрубки» тел охранников упали на мерзлую землю. А страшный смерч помчался дальше по лагерю…

Срубив и развеяв еще одну вышку, Ветер Крови походя разрушил «кумовской» туалет у здания начальства, разбрасывая вонючие доски по округе (не ко времени голожопого офицера КГБ, пугливо забившегося внутри сортира, закинуло прямиком на «колючку», гэбист истошно орал и извивался израненным телом, словно насаженный на крючок червь).

Из своего барака стали выбегать охранники лагеря. Они так и не успели понять, в кого стрелять… Пораженный происходящим, Скоба смотрел за «воздаянием»: Воронка Смерти выбивала автоматы и винтовки из рук верещащих солдат, непостижимым образом разрубала тела пополам (окровавленные тулупы и шапки-ушанки вращались над центральным плацем, планомерно превращаясь в ошметки)… Через минуту или две десятки трупов вертухаев замерли на земле разномастной «палитрой» солдатского сброда.

Смерч закончил свою «работу». Будто напитавшись своей усталостью и кровью всех причастных, Воронка Мести нестройной, петляющей «походкой» направилась в сторону Егора Скобы. Тот пугливо увидел, как вихрь прошел мимо (даже не пытаясь задеть изумленного зэка), своротил часть ограды вместе с колючей проволокой (как будто сделав из нее импровизированное ожерелье, которое кружилось на верхушке воронки некоторое время, пока не развеялось «острыми розами» по округе), напоследок завалил еще одну вышку (там не было уже никого) и почти спокойно, беззвучно рассеялся кровавым песком за пределами лагеря.

Подобно птичьему перу или «вертолетику» от клена (тополя или осины, Егор не помнил точно), под ноги заключенному спорхнул какой-то предмет. Испытывая привычную (рабочую) боль, Егор нагнулся и подобрал эту странную штуковину. Звезда Давида желтела на ладони зэка, как пропуск в новую жизнь. Скоба погладил ее пальцем. И почему-то улыбнулся.

Вечно уставшие и не высыпавшиеся обитатели лагеря удивленными толпами вываливались из уцелевших бараков под серое небо. Из проема двери полутемной столовой выглядывали повариха и хлеборез. Начальник лагеря тоже опасливо вышел из своего каменного убежища. В трясущейся руке он держал пистолет (множество раз использованный по назначению при каждодневных «ежовских» расстрелах).

- Суки, блядь! Что за хуйня!? Все по баракам! – неуверенно выкрикнул «красноперый». На него, казалось, глядела целая тысяча измученных зэков. Воры, убийцы, блатные, рецидивисты, опущенные, «придурки», стукачи, мужики и «козлы»: все хотели на волю. Без исключений. Многие понимали, что там, возможно, уже совсем другая жизнь. Но уж лучше другая, чем вот такая…

И зэки всего лагеря в едином порыве кинулись на гражданина начальника. Кум в панике заорал и даже успел выстрелить несколько раз по толпе. Не помогло. Его смели разъяренные заключенные, вдавили в мерзлоту и начали разрывать по кускам. Кум голосил от боли, словно народный артист (правда, концерт его получался последним)…

Егор Скоба не принимал участие в расправе. Хотя бы и хотел: десятки жаждущих нквд-шной кровушки всё равно бы не дали подойти ближе. По итогу получилось так: особо мясистые остатки тела гражданина начальника сварили на кухне и сожрали все желающие. А что не пошло в пищу – сбросили в нужник без всяких сожалений и похоронных слов.

Затем блатные, по привычке, начали решать, что же всем зэкам делать дальше: бежать из лагеря или не бежать. На месте оставался провиант и даже оружие убитых охранников. Иной вариант (замерзнуть посреди Тайги, быть съеденным волками или быть разодранным медведем-хозяином, после чего твой труп обглодают лисицы) устраивал не всех сидельцев-арестантов.

Старый вор Сова пытался поставить нормальный базар, но как-то не смог: охуевшие от чувства свободы блатари не стали его слушать; зато спокойненько пошли дожирать ошметки вертухаев, вешать на заборе некогда стучащих (которые теперь остались без лагерного заступничества) и всячески цепляться за старый порядок (только по-новому)…

Еще через пару таких вот деньков блатные вообще решили сделать из бесхозного лагеря полноценное поселение (естественно, оставаясь при власти, неожиданно и безнадзорно упавшей им в руки, синие от холода и партаков). Прочие зэки были не против. Лишь только старый вор Сова на общей сходке лаконично сказал на всё это: «Херня…» Впрочем, его опять никто не услышал. Никто, кроме Егора Скобы.

И всё-таки нашлись «первопроходцы», которым захотелось убежать... В «поход до воли» решили идти на следующий день: авторитет Сова, газетный кинокритик-интеллигент Гольдман, казах убийца-каннибал по кличке Кимирсэн, «бомбисты» близнецы-эстонцы по фамилии Ратас, хохол-расхититель (и явный бандеровец) Харченко, грузин-мошенник Сукашвили и Егор Скоба. Собрали самое необходимое (офицерский компас и карту местности; жратву в консервах, сухари, спички, теплые вещи, веревки, топор, несколько «добрых» ножей, пару пистолетов ТТ, благодушно отданных блатарями за смелость поступка; даже палатку отыскали где-то в бараке охраны).

Таежные деревья мрачнели в ранней полутьме. Колыма блестела весной под луной, холодной и желтой. Колыма приглашала в тайгу. Идущие в побег покинули лагерь на морозном рассвете. Тусклые звезды гасли одна за одной, а «бывшие зэки» шагали на запад. Весенний снег мягко хрустел, а черствое солнце раскрасило алым горизонт за спинами беглецов. Постепенно становилось теплей, километр за километром, километр за километром…

Первым погиб «смертью храбрых» каннибал Кимирсэн (тупой казах свалился со скалы, когда пытались перейти горную речку, спускаясь перед этим на веревках по скользким камням). Несчастный размозжил себе голову при падении (множество его не менее несчастных жертв закончили жизнь примерно так же, но только при встрече с маньяком-каннибалом лицом к лицу)…

Затем «бомбисты»-близнецы Ратасы (высокие, белобрысые, слегка неуклюжие) провалились под тонкий лед уже на более широкой реке. Остальные беглецы попытались их спасти, но быстрое течение ледяной колымской стихии унесло эстонцев таежным рыбам на радость и пропитание…

Еще через пару дней пути хохла Харченко убил медведь. Шатун неожиданно вышел на бандеровца, пока тот отливал за деревом у буерака. Оголодавший зверь изорвал Харченко в клочья (кровавые куски человечины лежали на снегу, висели на ветках; перемазанный потрохами хохла жуткий шатун обгладывал лицо и кости черепа). Медведя свалили выстрелами из ТТ…

Мошенник Сукашвили отдал богу (или дьяволу) душу от холода и голодухи. Возможно, случился инсульт или инфаркт. Грузин почти исчерпал все свои силы еще в лагере: привыкший к теплому климату и хорошему обращению со стороны блатных в былые времена (те всяко уважали воров-кавказцев, пускали к общаку, «подогревали» при случае) Сукашвили, впервые попавший на севера после очередной ходки, столкнулся с максимально тяжелыми условиями: лед, снег и жуткий мороз… Вот и не выдержал организм.

Троица оставшихся (быть может, просто «отставших» от смерти) беглых зэков шла дальше, то и дело встречая горелый шар закатного солнца изможденными лицами… Припасы были на исходе. Силы тоже. Зато хотя бы холод не терзал…

На шаманское капище вышли самой лунной ночью. Деревья строго молчали вокруг. Идолы/образы богов, собранные, вырезанные, рожденные из камней Вечных Гор, как будто бы столпились на снежной поляне, приветствуя пришедших беглецов…

Призрак старика-шамана вышел из тьмы. Спокойно посмотрел на отдыхающих после долгого перехода людей, уже успевших развести костер (в его глазах блестел огонь и звезды… нездешние огонь и звезды… ну а луна вертелась, как юла, серебряной монетой)…

Авторитет Сова, Егор Скоба и кинокритик Гольдман ошарашенно глядели на пришедшего. Возможно, так встречали бы Христа будущие апостолы в лодке, свободно идущего по воде…

Призрак-шаман предложил «каждому свое»… Кусочки сушеных грибов темнели на его ладони. Обрамление из волчьих ягод и листков папоротника приглашало к шаманскому угощению. Луна блеснула (будто напоследок). Беглецы благодарно приняли «подаяние»…

Газетчик Гольдман увидел серую тряпку на стене барака: на ней показывали избиение Чарли Чаплина: «маленького бродягу» пиздили трое полицейских: ногами, кулаками, коленями, локтями, дубинками и даже касками констеблей: бедолага всего-лишь украл какие-то цветы у слепошарой дуры: за этот проступок доблестные блюстители закона забили его почти до полусмерти: импровизированный кинозал сменил пленку: теперь перед взором Гольдмана предстал половой акт между актрисой Марлен Дитрих и писателем Ремарком: ебались они, надо сказать, отменно: он плавно работал бедрами, чутко чувствуя, как больше нравит(ь)ся партнерше: она приятно стонала через красивую улыбку, подрагивая огромной грудью: сцена сменилась: «синюшный» молодой человек, шатаясь, бежал по улице, затем остановился у двери доктора и мелом хряпнул букву «М» на ней: профессор/доктор Калигари в это самое время оживлял существо, наспех сляпанное из нескольких трупов, сшитых воедино: жуткое уебище/вампир по кличке Носфератыч устало ковылял за водкой вместе с чудовищем Витьки Франкенштейна: местным гопником, державшим в страхе весь район: они «прошлынгались» перед рисунком Белоснежки: в гробу лежащей: исполненным на старой заводской стене: и тут же Дракула-красавчик у бара «клеил» клевых баб: сразу пятеро дам непристойного поведения ожидали своего мужчину: цилиндр, маска, саквояж с ножами: Джек-Потрошитель представал во всей красе: сцена сменилась: на палубе кораблика по имени «Титаник» ушастая мышара кривлялась, пробираясь к рулевому колесу: треклятый айсберг наползал Эверестом из тьмы: в «немом» мультфильме стали слышны дикие крики и вопли терпящих крушение: существа из другого мира, претворяясь обычными людьми, захватили сарай в захолустье: затем они взяли небольшую деревню: потом освоили заштатный городок (никто и не заметил явной подмены мэра): далее перебросили силы на город-миллионник (бюджет требовал жертв, их было много): через какое-то время иномиряне прибрали к щупальцам и целый мир: окаянные дни Турбиных скатились в суд присяжных: и все двенадцать стульев «глядели» волчьими очами (почти что на молчание ягнят): из каждой спинки стула вылезли рога: Телец хотел быть Молохом хотя бы в этом фильме…

Скобе привиделись какие-то лестницы среди звезд чернота черной очень черной чумы она лизала эти звезды хотела их проглотить высосать их без остатка и ничего не оставить мертвецам ходящим в полный рост пока священник скидывал младенцев с колокольни прямиком в горчичный газ туман которого красивой кляксой смертельно наползал на город и окопы на улицах обезумевшие вояки ебали обезьян сбежавших из погорелого зоопарка видимо принимая их за более-менее красивых женщин а чернота белела над городскими горами сияя мрачной белизной от которой невозможно было спастись в подъездах или парадных поезд идущий на тяге добываемой из девичьих гениталий мелко порубленных чумной косой чадил где-то неподалеку от кладбища а трупы сторожей одни и те же по всем законам доппельгангеров другой реальности бежали ночью к ограде они бежали бы и днем но общая смерть и долг перед обществом не давали сознательности мертвецов прорваться наружу зато заводы крови перемалывали живых всё так же мечтающих о всемирном коммунизме а руководство партии уже почти договорилось с демонами из Преисподней об этом великом моменте Егор Скоба осторожно полез по лестнице как будто полз куда-то вниз ступени-перекладины вполне обычно превратились в шпалы а старый паровоз на трупной тяге летел навстречу абсолютно без гудка улыбчивый машинист блестел сифилитичной дыркой носа сквозь полутемное стекло костлявой кабины Скоба напряг оставшиеся силы и перекатился на гравий насыпи едва преодолев высокий забор ближайшей рельсы вагоны мигали окнами в которых мертвые махали Скобе гнилыми руками прощая и прощаясь до следующей встречи а может быть и просто навсегда чужие звезды стали падать сквозь туман подобно забытым глазам любимых людей они летели вразнобой и вниз сгорая среди вечной ночи на изломе которой полчища чумных крыс сплетались в чудовищный клубок после чего Крысиный Король опустошал души простых советских людей готовых как всегда за него умирать при том что Голос Тьмы покинувший пещеры лагерей давно стал петь для Сталина довольно страшные песни по сути напоминавшие шепот боязливых молитв приговоренных перед расстрелом усиленный выстрелами красноперых палачей в сердца и головы врагов народа Егор почему-то увидел всех известных ему родственников включая троюродную сеструху Варьку-проститутку которой перерезали глотку какие-то гопники из Ростова перед этим плотно пустив ее под трамвай а затем выкинув истерзанное тело девушки в реку да двоюродного братика по материнской линии родившегося с двумя пальцами-клешнями на руках с хвостом повыше жопы еще без глаз и языка звали его Славик и был он настолько никому не нужным и страшным что пьяный дядя Антон предполагаемый кстати отец уродца ведь явно нагулянный Славка оказался вывез сынка на телеге запряженной добротной казацкой кобылой прямиком после Пасхи Великой в лес волкам лисицам да прочей сволочи на съедение уродец Славик умер а после первых холодов вернулся видать просто погреться решил тетка Авдотья и дядя Антон заживо сгорели в наглухо закрытой избе сельчане после пожара судачили будто ходил в огне там кто-то за окнами то ли мальчишка страшный то ли вообще непонятное существо из самой Хтони так и не поняли люди зато Скоба отчетливо увидел брата Славку ставившего отрубленные головы своих родителей на горящий подоконник окна выходящего на улицу мальца превратившегося из уродца в забытую лестницу среди ослепших звезд неизменно летящих к Западным Землям всеобщей смерти на одной из которых улыбчивый машинист электровоза неусыпно мчался в самое светлое будущее абсолютной ночи максимально черной и чумной почему-то именно Егор Скоба увидел всё это и продолжил испытывать ужас на вкус а сны его даже не собирались заканчиваться…

Старый вор по кличке Сова смотрел в небо…

А желтая луна как будто-бы смотрела на него…

Луна упала Сове на лицо мягкой монетой, моментально превратившейся в масличный блин после прикосновения…

В журнале «Стукачъ» появилась очередная заметка. На этот раз про товарища Сталина…

Но возрастной авторитет понимал, к чему всё это должно привести…

Когда-то давно Сова (по паспорту Василий Совин) «предал друга»…

На тот момент (пока еще честный комсомолец) Вася Совин, студент второго курса факультета физкультуры и спорта, влюбился в первую красотку института…

Он до сих пор помнил ее имя, но всё реже пытался ее вспоминать…

Молодая страна требовала самоотдачи от молодежи (особенно – красивой молодежи)…

Фигура «Красная Звезда» не могла состояться без самых лучших (на праздник Первого мая для великой страны)…

И Васю Совина позвали стать ее частью…

Его возлюбленная тоже попала в «строй» (фигуристая комсомолка должна была украсить ряды молодых физкультурников)…

Когда раздали разнарядки-назначения «по номерам», Совин понял, что любимая девушка довольно далеко от него…

А когда начали первые репетиции-проходки, ему стало ясно, что она вообще его не замечает…

Красавица, красавица, красавица…

Таких бывает очень мало…

И всё же комсомол требовал жертв…

И Сова (как прозвали его в лагере сразу же во время первой ходки) удовлетворил эти требования…

Юля Анохина…

Он задушил ее во время полового акта…

Всё происходило по обоюдному согласию (по крайней мере, так виделось Сове)…

После случившегося (молодого, подающего надежды на хорошую спортивную карьеру) Васю Совина «угнали» в лагерь на Дальний Восток…

От расстрела спасло чудо и характеристика из института (а может быть, справка о временной невменяемости)…

Истрепанный журнал «Стукачъ» содержал в себе всю историю жизни Василия Совина на своих пожелтевших страницах…

Когда-то он предал «друга»: так и было…

Сова предал себя…