Горничная и Чар молча подобрались к ближайшему номеру, будто стараясь не потревожить кого-то внутри (Ли повторно отметил, как ему приятно держать за руку эту девушку). Мария кивнула в сторону дверной ручки, давая добро совершить еще одно открытие. Что Ли и сделал.

Советское время. Детский сад.

Заведующая отчитывает подчиненного.

- Вы, Павел Аркадьевич, не воспитатель, а говно ублюдское! – орет заведующая, пугая детей в игровой. – Зачем в общую кастрюлю опять надрочили?! А потом в один из чайников насрали! Зачем?!

- Валентина Викторовна, я не нарочно… - оправдывается хмурый воспитатель.

- Так, всё. Я не могу это больше терпеть, - устало произносит заведующая. – Вы, Павел Аркадьевич, уволены. Уебывайте отсюда на хуй! Чтоб духу вашего не было в детском саду. Предупреждаю, если станете сюда захаживать и снова у ограды детей щупать, я тут же в милицию заявлю!

Павел Аркадьевич мрачно вздыхает.

- Всё! С глаз долой! – визгливо восклицает заведующая, после чего принимается поправлять прическу.

Уволенный воспитатель скорбно покидает кабинет, проходит по коридору, на стенах которого аляповато изображены персонажи разных мультфильмов, сворачивает к центральным дверям детского сада, тут же расположены шкафчики для одежды, а на скамейке сидит мальчик Андрюша и листает книжку с картинками.

Павел Аркадьевич со злостью глядит на мальчика, затем быстро подходит к нему и сильно бьет ногой в живот. Андрюша налетает спиной на шкафчик, роняет книжку и падает на ковер, судорожно пытаясь сделать вдох, но весь воздух вокруг почему-то улетучился куда-то, и у несчастного мальчика ничего не получается. Из его испуганных глаз начинают лить слезы.

Уволенный воспитатель злорадно улыбается, наблюдая за муками Андрюши, который беззвучно ревет, схватившись за живот. Ушибленное место нестерпимо болит.

Удовлетворившись хотя бы этим, Павел Аркадьевич поспешно покидает детский сад.

Дверь номера закрылась. Чар и Мария, как завороженные, застыли перед ней, не зная, что сказать.

- Да уж… - вымолвил Ли наконец.

- Бывает и такое, - сочувственно произнесла горничная. – Надо идти дальше.

И они пошли. Снова мелькали зеленые розы, опять мерцал туманный свет со стен, а позолота дверей точно заманивала постояльцев…

Очередной номер, открытый Чаром с любезного дозволения Марии, явил такую картину реальности:

Это подвал. Низкий потолок и белые стены. Прямоугольник помещения отсечен двумя столами так, что перед ними квадрат с железным полом. А ровно в его центре стоит точка появления (идеальный круг столешницы на кубе), тоже белого цвета.

На столах какие-то схемы, ноутбуки (показатели на экранах, заумные графики, тепловые уловители, диаграммы) и прочая техника: всё это пригодится очень скоро. Ученые (несколько лаборантов в белоснежных халатах) суетливо возятся перед компьютерами; некоторые расположились в стороне (с приборами ночного видения на головах). Всё происходит в темноте (для чистоты эксперимента).

Обычно он появляется из-за куба-тумбы. Страшная башка с железными рогами выглядывает из-за угла, призрачно-черные глаза пристально смотрят на исследователей; тварь забирается на тумбу и, сгорбившись, сидит на ней, чуть покачиваясь на копытах и уперев узловатые отростки рук в столешницу перед собой.

Включают свет, а он не пропадает: со злостью изучает ученых. Возможно, готовится напасть и разорвать этих скептиков, верящих только в науку?

Монстр демонстрирует оскал. Но нажимается X-TAB… И прозрачный провод затягивается на шее чудовища.

Ученые поздравляют друг друга с успехом: точка появления сработала, как надо. Эксперимент удался.

- Странное чувство… - вымолвил Чар, когда дверь закрылась. – Навроде дежа-вю.

- Бывает и такое, - с хитрой улыбочкой произнесла горничная. – Надо идти дальше.

- Ты мне это уже говорила! – изумился Ли. – Буквально несколько минут назад.

- Я помню, - умиротворяющим тоном ответила девушка. – Не волнуйся… Я просто пошутила.

Тем временем их ожидала новая попытка. Номер располагался у выхода на этажи. Чар и Мария подошли. Парень (с робкой надеждой в душе) дернул ручку, дверь широко распахнулась. За ней было следующее:

Излет ночи над картофельным полем. Неяркий рассвет пролег алеющей полоской вдалеке, над восточными сопками.

Харитонов оглядел равнодушными глазами фронт работы. Дерьмозём покорно ждал (словно заманивал), обманчиво спокойный. Харитонов, перехватив лопату поудобней, двинулся в глубину поля. Под заскорузлыми сапогами хлюпало, чавкало и стонало. А значит, скоро должны проклюнуться созревшие…

Первая голова (молодой женщины) появилась из дерьмозема. Харитонов хорошенько прицелился и ударил по ней остро заточенным краем лопаты. Сталь вонзилась в темя женщины, рассекая череп вместе с лобной костью. Он выдернул орудие труда; по переносице созревшей обильно текла бурая жижа; разрубленная голова утонула в земле.

«Колхозная закалка…» - с одобрением отметил Харитонов, любуясь блеском липкой крови на лезвии полотна.

Дородная морда второго поспелого вынырнула в шести метрах правей Харитонова. «Клубень» скалился и часто моргал свинячьими глазками. Измазанные грязью толстые щеки мерзко дрожали над дерьмоземом.

Харитонов подошел и ударил. Словно секира, полотно лопаты вошло в череп жирдяя. Брызнуло мозговое вещество. Харитонов сдержанно улыбнулся, дернул древко, с мерзким хлюпаньем вырывая инструмент. А впереди (метров десять по колее) уже ждал третий созревший: морщинистый старичок, седая голова с бородкой на тоненькой шее.

Харитонов, не торопясь, стал приближаться к новому «кочану». Тот (по мере продвижения сельхозработника со страшной лопатой в руках по дерьмозему) начал дергать головой, что-то осмысленное мелькнуло в его глазах. Старичок истерически завизжал, но неизбежное свершилось. Харитонов хлестко срезал «кочану» пол-лица, несчастный стал захлебываться жиденькой кровью, болью и шоком. А сталь лопаты добила его повторным ударом.

Тут же, как по команде, из дерьмозема возникло сразу несколько свежих «клубней»: мужчины, женщины, старики, подростки.

И началось…

Харитонов рубил, резал, рассекал головы (покалеченные лица и черепа созревших лопались, словно арбузы). Черенок скользил в руках, но поселянин продолжал уборку.

Харитонов даже на пару секунд вспомнил, что рассказывал ему дядя Вова: берешь, мол, молодого найдешь, агрессивного, аж плюется, в ответ харкнешь ему на морду (или ей), вхуячишь – аж брызги, как говно из жопы, и разъебашишь башку, а она кочерыгой в дерьмозем и уходит… Красота колхозная (и ведь мечтается о ней). Прям пьянка на Первое мая.

Когда созревшие «клубни» были убраны, Харитонов наконец-то бросил лопату и отдышался…

- Циркулярное Зверство, дары эти прими! – умоляюще вдруг выкрикнул он, обращаясь как будто бы к пустоте. – Циркулярное Зверство, от беды нас храни!

Совсем рассвело. Над полем защебетали лесные птицы.

И где-то вдалеке послышался протяжный визг циркулярки.

Дверь номера закрылась.

- Последний на этаже… - проговорил задумчиво Чар, оглядывая зеленый коридор НОВАтеля. – Поднимемся еще выше?

- Ага, - кивнула Мария. – Вперед, на четвертый!

На четвертом всё то же «замороженное» время зеленеющих роз, таких же обоев и мрачных светильников… Никакой новизны.

- Давай вот этот, - показала Мария на очередную золоченую дверь. Чар без вопросов подчинился и открыл. Перед парой «искателей» возник сказитель с балалайкой, который (крайне дурным голосом заправского пьяницы) пытался петь следующие строки:

А в Москва-реке

Как в Рейкьявике

Алкоголики

Да на роликах

И лихой народ

Богу морду бьет

Но прощает Бог

Не серчает

Ох

Как пойди-дойди

До Томи самой

Посиди со мной

Опрокинься, стой

Полумесяцем

В ясень свесился

Да ушел под лед

Душу не берет

Как огонь больной

Желтый дом стеной

До заоблачья

Волки-сволочи

Губы заячьи

Да повыели

До погибели

Хоть повыли бы

Перепрятали

Скатерть мятую

С комарятами

Скоморохами

Смехом грохали

Лед пошел-пошел

В ширь реки ушел

И за ним гурьбой

Да на роликах

Алкоголики

Из Рейкьявика

Чар с чувством обманутого идиотом зрителя захлопнул дверь номера.

- Ну и дела… - прокомментировала увиденное Мария.

- Черт знает что, - изумился парень, злобно вздыхая и пытаясь успокоиться. – Полная ахинея!

- Ладно… - отозвалась его спутница. – Пошли дальше.

Другая дверь подарила им это:

Петр Петрович спешно спускался по лестнице...

В конторе, где он служил бухгалтером, только что начался обеденный перерыв, и все сотрудники были одержимы лишь мыслями о трапезе.

Петр Петрович преодолел последний поворот перед проходной, где полуспящий вахтер вяло читал газету, открыл входные двери и бодро вышагнул на улицу. Весна красавицей, одетой в солнце, встречала теплом и скрытой радостью ожившего мира.

Галантно поздоровавшись с двумя дамами из конторы этажом ниже, коих он не встретил утром по дороге на службу, Петр Петрович завернул за угол здания, в котором работал вот уже пятый год, торопливо прошел мимо местной столовой, совсем не собираясь ее посещать, с неодобрением заметил пустую бутылку у входа в подвал (ее, по всей видимости, не успел убрать нерадивый дворник), дошел до дальнего торца здания, где был тупик и склад, сейчас закрытый на ремонт. Тут же стояло два мусорных бака.

Повсюду было тихо (ремонтная бригада тоже ушла на обед, как и все). Петр Петрович открыл свой портфель, нашел в нем заготовку, вынул ее и аккуратно (даже излишне аккуратно) положил в нескольких метрах от правого бака.

Солнечный свет задорно играл на поверхности заготовки, она красиво мерцала, даря миру вокруг свое излучение…

Петр Петрович чуть подождал. И дождался!

Черно-белая дворовая кошка осторожно вышла из-за помойки, и (как под гипнозом) направилась к заманчивой заготовке.

Где-то на полпути Петр Петрович цепко схватил ее двумя руками, бедняжка дернулась, но вырваться не получилось. Бухгалтер разинул пасть, показав весне острейшие клыки, и вонзил их в шею шипящей кошки.

Петр Петрович откусил голову умирающему животному, с чавканьем опустошил ее, умело обглодав до состояния гладкого черепа, а дальше принялся за тушку…

Совсем скоро сытый бухгалтер выбросил останки кошки в мусорный бак (из-за которого она и появилась себе на погибель).

Петр Петрович с довольной ухмылкой подобрал заготовку и убрал обратно в портфель. Его трапеза закончилась. А обеденное время – еще нет. Теперь можно было и в парке прогуляться…

Дверь этой «истории» с хлопком закрылась. Придется двигаться к другой.